Ровинский Павел Аполлонович - оросын түүхч, этнограф, судлаач.
XIX зууны төгсгөлөөр Монголд үзэж харсан зүйлээ бичиж үлдээснийг энд сийрүүлэв. Орчуулах зав байсангүй, уучилна биз.
Монголы вообще не любят казней, и тем больше в Урге, священном городе, смертная казнь — дело необыкновенное. Вспоминают про один случай казни, когда сын убил родную мать. Преступление было по общему мнению ужасное, и всё-таки с трудом могли найти палача между монголами, заплативши ему 120 ланов (около 350 руб). Каково же было найти палачей для 24 человек, и притом таких, в виновности которых никто почти не убежден? Понятно, что на это не согласился ни один монгол; тогда обратились в китайцам, и между ними нашли 12 человек бедняков, которые летом занимаются огородами, а зимой кое-какими ремеслами, большинство же помещается у купцов в качестве поваров, караульщиков и различной прислуги; они же исполняют и роль актеров. Плата палачу за голову идет с того хошуна, откуда происхождением преступник, и устанавливается по обоюдному договору палача с его представителями, которые должны на то время приехать в Ургу, и потому была различна; но кругом каждая голова обошлась в 50 лан, или каждый палач за две головы получил 100 лан (260 руб). Такая сумма для бедняка, конечно, довольно сильная приманка, чтоб подавить в себе человеческое чувство сострадания. Преступников там содержат так: после разного рода истязаний при выпытывании, их сажают в колодки и цепи, едва кормят, и почти не одевают, а только перед казнью дают им вдоволь есть и даже поят водкой. Трудно, чтобы в виду смерти можно было есть и пить, но они исполняют это с жадностью: значит, голод так силен, что подавляет все другие чувства и даже страх смерти. То же самое испытали и эти 24 человека. Затем подвезли одноколки, запряженные верблюдами; на каждую положили по два человека рядом вдоль телеги, в которой их, конечно, крепко привязали веревками, и в сопровождении конвоя солдат, под командою двоих чиновников, маньчжура и монгола, повезли их в хребет, — в такое место, откуда нельзя бы было видеть ни храмов Урги, ни Хан-улы. На месте казни заблаговременно поставлено было две юрты для чиновников, которые, как приехали, забрались в одну из них, занавесили даже отверстие вверху и принялись угощаться вином, чтобы ничего не слыхать и не видать, и меньше сознавать, что должно было произойти подле них. Телеги поставлены в ряд, и каждый палач принялся расправляться со своею парой жертв. Отвязывали руки и поворачивали корпусом так, чтобы шея приходилась как раз на ободе колеса, в которому и привязывали сначала собственной его косой, а потом веревкой; затем рубили топором с широким, четверти в 2 1/2, лезвием, на длинном древке. Сразу не была отрублена голова ни одному; иному досталось 6 ударов, благодаря плохому качеству китайского железа. Иные, по всем вероятиям, ошеломлены были сразу и остальные удары получали без чувств; другие же, будучи не в состоянии кричать, потому что туго были притянуты в колесу, стонали и бились. Солдаты не могли смотреть; стояли отвернувшись и только взывали: "о, гыгэн!"... А палачи, в особенности один из них, актёр, делали свое дело с удивительным равнодушием: они поскакивали, покрикивали и ободряли друг друга шуточками. Трудно сказать, делалось ли это спокойно или для ободрения себя, от сознания внутренней тревоги, — только сцена вышла крайне циническая. Двадцать четвертому обыкновенно давалось всегда прощение и тут оставлен был очень молодой парень, почти мальчишка, и уже отвязан. На этот раз, однако, не было сделано и этого помилования: его опять положили на окровавленную уже тележку, и, не внимая мольбам и воплям, привязали и казнили."
Монголы вообще не любят казней, и тем больше в Урге, священном городе, смертная казнь — дело необыкновенное. Вспоминают про один случай казни, когда сын убил родную мать. Преступление было по общему мнению ужасное, и всё-таки с трудом могли найти палача между монголами, заплативши ему 120 ланов (около 350 руб). Каково же было найти палачей для 24 человек, и притом таких, в виновности которых никто почти не убежден? Понятно, что на это не согласился ни один монгол; тогда обратились в китайцам, и между ними нашли 12 человек бедняков, которые летом занимаются огородами, а зимой кое-какими ремеслами, большинство же помещается у купцов в качестве поваров, караульщиков и различной прислуги; они же исполняют и роль актеров. Плата палачу за голову идет с того хошуна, откуда происхождением преступник, и устанавливается по обоюдному договору палача с его представителями, которые должны на то время приехать в Ургу, и потому была различна; но кругом каждая голова обошлась в 50 лан, или каждый палач за две головы получил 100 лан (260 руб). Такая сумма для бедняка, конечно, довольно сильная приманка, чтоб подавить в себе человеческое чувство сострадания. Преступников там содержат так: после разного рода истязаний при выпытывании, их сажают в колодки и цепи, едва кормят, и почти не одевают, а только перед казнью дают им вдоволь есть и даже поят водкой. Трудно, чтобы в виду смерти можно было есть и пить, но они исполняют это с жадностью: значит, голод так силен, что подавляет все другие чувства и даже страх смерти. То же самое испытали и эти 24 человека. Затем подвезли одноколки, запряженные верблюдами; на каждую положили по два человека рядом вдоль телеги, в которой их, конечно, крепко привязали веревками, и в сопровождении конвоя солдат, под командою двоих чиновников, маньчжура и монгола, повезли их в хребет, — в такое место, откуда нельзя бы было видеть ни храмов Урги, ни Хан-улы. На месте казни заблаговременно поставлено было две юрты для чиновников, которые, как приехали, забрались в одну из них, занавесили даже отверстие вверху и принялись угощаться вином, чтобы ничего не слыхать и не видать, и меньше сознавать, что должно было произойти подле них. Телеги поставлены в ряд, и каждый палач принялся расправляться со своею парой жертв. Отвязывали руки и поворачивали корпусом так, чтобы шея приходилась как раз на ободе колеса, в которому и привязывали сначала собственной его косой, а потом веревкой; затем рубили топором с широким, четверти в 2 1/2, лезвием, на длинном древке. Сразу не была отрублена голова ни одному; иному досталось 6 ударов, благодаря плохому качеству китайского железа. Иные, по всем вероятиям, ошеломлены были сразу и остальные удары получали без чувств; другие же, будучи не в состоянии кричать, потому что туго были притянуты в колесу, стонали и бились. Солдаты не могли смотреть; стояли отвернувшись и только взывали: "о, гыгэн!"... А палачи, в особенности один из них, актёр, делали свое дело с удивительным равнодушием: они поскакивали, покрикивали и ободряли друг друга шуточками. Трудно сказать, делалось ли это спокойно или для ободрения себя, от сознания внутренней тревоги, — только сцена вышла крайне циническая. Двадцать четвертому обыкновенно давалось всегда прощение и тут оставлен был очень молодой парень, почти мальчишка, и уже отвязан. На этот раз, однако, не было сделано и этого помилования: его опять положили на окровавленную уже тележку, и, не внимая мольбам и воплям, привязали и казнили."
No comments:
Post a Comment